Только не|мы - Игорь Толич

было столько часов и минут, сколько вмещало в себя время целиком — целиком моё, ничем ненарушаемое.

Иногда я не выходила из дома всю неделю: сидела за ноутбуком, пила чай, писала, забывала принять ванну и поесть, потому что не могла оторваться от текста. Потом вдруг просыпалась часов в шесть утра из-за того, что начинало ломить спину, когда я засыпала прямо за столом, положив голову рядом с клавиатурой и обдумывая какое-то важное слово. В моём браузере появились десятки новых вкладок, на рабочем диске — десятки новых папок, в почте — сотни новых писем. Мне писали из редакций журналов, писали из издательства, писали люди, прочитавшие мои книги. Переписки тоже отнимали много времени, но я скрупулёзно отвечала на каждое послание. Так пролетали дни один за другим.

Обычно по воскресеньям я навещала маму, и уезжала от неё непременно с банкой квашенной капусты, коробкой холодца и толстой медовой коврижкой, которую мама умела готовить даже с закрытыми глазами.

— Как планируешь встретить Новый Год? — спросила мама в одну из наших встреч.

— Пока не думала, — ответила я. — До Нового Года ещё месяц.

— Да, конечно, — не стала давить мама, всегда умевшая быть деликатной в общении со мной.

Особенно это стало заметно после моего развода. Мама пережила потрясение, кажется, ещё более тяжёлое, чем я. Конечно, мне пришлось несладко, но на фоне последующих событий те переживания поблекли и потеряли былое значение. Мне уже трудно было вспомнить, сравнить, скучала ли я тогда по Максу или же самым жестоким испытанием оказалось принятие его измены — фактически роспись в его нелюбви ко мне. Но для мамы всё оставалось живым по сей день. Я не рассказывала ей о Тони, боялась, и думаю, правильно сделала. По крайней мере, теперь мою бледность и измождённость можно было списать не на терзания о Тони, а на загруженность работой.

Но мама всё равно додумала по-своему.

— Если не станешь, как в прошлом году, праздновать с подругами, приезжай ко мне, — предложила мама. — Всё-таки Новый Год — семейный праздник. И раз уж вы так и не помирились с Максом…

— Мама, — строго сказала я, — мы не можем и никогда не могли помириться с Максом. О нём давно пора забыть.

— Конечно, — заверила мама. — Я о нём и не помню. Я помню о тебе.

«Хорошо, когда о тебе помнят…» — размышляла я, добираясь обратно домой.

Шёл уже не первый снег, тихий-тихий. Я постояла в его объятьях, вспоминая совсем другие объятья — ещё живые и трепетные в памяти.

Меня отвлёк звонок телефона. Я сняла трубку, уже зная, что мне не следует этого делать. Я видела, кто мне звонит, и я ждала этого звонка. Ждала и молилась, чтобы он не прозвучал — затерялся, запутался где-то в миллиардах телефонных соединений, в тысячах сотовых вышек. Но мой мобильный всё-таки поймал сигнал, а я ответила на него.

— Привет.

— Привет.

— Знаешь, какой сегодня день?

— Годовщина похорон?

— Наша годовщина, Лиз, — сказал Тони и усмехнулся, издевательски, небрежно, будто желая тем самым оскорбить меня, плюнуть в лицо: «Видишь, я всё помню, а ты нет!». Но его голос вдруг стал мягок и покладист, когда он произнёс следом: — Лиз, я скучаю по тебе. Это… невыносимо.

Мне стало трудно удержаться на ногах, и я пожалела, что не могу прямо сейчас броситься домой, потому что в лифте связь оборвётся, а я не хочу, не хочу её прерывать. Я хочу слышать, как дрожит голос Тони от подступающих слёз, а они подступали, подступали предательски и нещадно, потому что Тони выпил лишнего.

— Лиз, я не могу без тебя.

— И что ты предлагаешь?.. — спросила я, надеясь произнести это так небрежно, словно ответа не требуется, и мне совершенно безразлично, скажет что-нибудь Тони или просто повесит трубку.

— Мне нужно время.

— Какое время?..

— Мне нужно время, Лиз. Но я хочу знать, что ты дождёшься меня.

— Как ты можешь просить о таком, Тони? — выпалила я, всё больше раздражаясь не на Тони, а на свою неспособность говорить с ним твёрдо. — Что, если я уже не хочу видеть тебя? Что если у меня уже кто-то есть? Что если…

— А у тебя кто-то есть? — прервал меня на полуслове Тони.

— Нет. У меня никого нет.

— А ты всё ещё хочешь меня видеть?

Поднялся ветер, разворошил сугробы, с головы до ног облепил меня снегом. Я изо всех сил прижала телефон к уху, чтобы его не вырвало из ладоней, не замело, не выключило от переохлаждения. Я говорила, укутавшись в шарф, чей хвост трепало в ледяных потоках воздуха, и даже ресницы у меня обледенели, отчего стало щипать глаза.

— Тони… Тони, нельзя о таком спрашивать, понимаешь?

— Понимаю, но не могу не спросить.

— Я очень устала, Тони. Всё, что было между нами, неправильно, плохо, трудно, бессмысленно…

— Значит, ты тоже скучаешь?

— Конечно, скучаю.

— Тогда дай мне время, Лиз. Пожалуйста, — попросил Тони, и я сама бы разрыдалась в тот момент, но холод сковал мои слёзы, они застряли где-то в глубине души и кололи острыми льдинками будто шипы.

— На что тебе нужно время?

— Три недели. Максимум четыре. Мне нужно три-четыре недели.

— Я не спросила, сколько…

— Я слышал твой вопрос. Просто дай мне это время. Договорились?

Три-четыре недели… Три-четыре недели…

Двадцать один день или двадцать восемь дней, в среднем — двадцать пять.

Говорят, за это время можно воспитать любую привычку или же отвыкнуть от старой. За двадцать с лишним дней формируется устойчивый психологический каркас, где новое полностью замещает старое, и уже не тянет назад, не клонит в сторону.

Однако Тони не было рядом гораздо больше, чем двадцать пять дней. Его не было три месяца, даже больше — сто дней. По их прошествии воспоминания о нашем совместном времени должны были уничтожиться четырежды: один раз перенестись в корзину памяти, и ещё три раза на то, чтобы удалиться с жёсткого диска и всех запасных серверов, подчистую. Но почему-то этого не произошло, даже наполовину.

Я всё помнила, как раньше. Могла узнать без труда по одному запаху марку его любимых сигарет, могла воспроизвести до мелочей, шаг за шагом, как мы притрагивались друг к другу, как вибрировала кожа в тех местах, где её плавили поцелуи. Я могла назвать песню, под которую мы танцевали у меня дома в последний раз. Могла нарисовать по памяти изгиб ресниц Тони, во что он был одет, и как выглядит без одежды.

Мне предстояло выждать ещё один рубеж в три-четыре недели, хоть